«Я,  Спичекова Евдокия Михайловна, родилась 6 мая 1925 года в деревне Лубянка Быховского района. В 7 лет пошла в школу, проучилась один год, а дальше учиться не было возможности. Вся беда была в том, что когда мне было 8 лет, моего отца посадили в тюрьму за то, что он по ошибке мешок пшеничной муки высыпал в отсек с ржаной мукой. Я не могла дальше учиться лишь потому, что некому было лапти плести. Сейчас читаю слабо, знаю только то, чему научилась уже около своих детей. Летом отца отпустили, но уже учиться было некогда, так как надо было помогать отцу пасти коров.

 

Летом 1941 года, мы пасли коров и увидели, что идут красноармейцы, но откуда не возьмись, налетели немецкие самолеты и стали бомбить. Они бомбили не нас, а наших солдат, среди них были раненые. Двоих раненых мы подобрали и привели кое-как домой. Дома их перевязали, лечили, кормили, чем могли. Где они делись, не помню, но знаю, что ребята были из Хотимска.

 

В 1941 году по деревне Резки, где мы уже потом жили, потому что в Лубянке наш дом сгорел, проходило большое количество немцев. Было всё: и слёзы, и кровь, и страх, и ужас. Очень тяжело всё вспоминать, сильно болит душа.

 

В 1942 году на какое-то время наступило затишье, даже свадьбы справляли, но не такие же, как сейчас, а примитивные, но считалось, что была свадьба.

 

Потихоньку жили, помогали партизанам, хотя сами сильно голодали. Но не знали, что в деревне жил кузнец-предатель. Немцы сделали засаду, побили молодёжь, забрали скот, мужчин и 28 человек расстреляли, многих сожгли живьем. После похорон, когда люди вернулись с кладбища, началось наступление немцев. Кто бежал в лес, кто в болото. Я тоже жила в лесу четыре дня. Родные думали, что умерла, ведь была в одном платье и без пищи, трудно было, но домой пришла.

 

В апреле 1944 года нас, кого схватили немцы, погнали в Глухскую Селибу. Там нас заставляли работать: день по полю бороны таскали, а на ночь закрывали в сарай, как скот. А потом всех собрали, погрузили и повезли в Могилёв, потом в Шклов, пересадили в вагон-телятник и в Германию, в лагерь. Лагерь был окружён колючей проволокой. Мы сидели голодные, вшивые, под дулом автомата. Потом приехал хозяин и забрал нас на фабрику.

 

Я жила в бараке, работала электросварщиком, от искр упало зрение, потом меня поставили работать на тисках. Но долго не продержали, потому что была очень слаба и не было сил их зажимать. Потом перевели мыть бензином бочки. Всё это время ходила в одном грязном, рваном платье и в лаптях. Через некоторое время мне дали деревянные босоножки, но ходить я в них не умела и осталась босой. Хуже, чем эта работа (смывать номера с бочек), наверное, не было. Отдохнуть не давали ни одной минуты, руки до крови разъел бензин, раны кровоточили, было очень больно и страшно.

 

Бочки после меня красил поляк, почему-то один бок в зелёную краску, другой бок в голубую. Единственное желание было - умереть. Потом меня, обессиленную, забрали в концлагерь. Двое суток везли на запад в закрытом вагоне, в дырочку видела, что переезжали Рейн. Болела тифом, не вставала 21 день, потом – дизентерией. Я не знаю, почему они меня не убили, ведь я была уже при смерти. Кто и как помогал, уже помню смутно.

 

9 апреля 1945 года пришли на завод и узнали, что нас освободили. Все кинулись грабить какие-то магазины. Хотя был издан указ, что ничего брать нельзя, но люди не хотели ничего слушать и я, вместе с другими женщинами взяла себе платье. Вот здесь-то я уже переоделась в другое, чистое платье. Это было впервые за всё время войны. Потом нас повезли в Белосток на допрос: спрашивали, как попали, почему, чем занимались и многое-многое другое. Затем заполнили анкету, и нас всех отпустили домой и больше никуда не вызывали, поверили, что мы не сами поехали в Германию».